Анжелика. Часть 4. Глава 45 - читать онлайн

Массно продолжал допрос, сказав, что, помимо обвинения в превращении неблагородных металлов в золото, чего не отрицал сам подсудимый, хотя и уверял, что это естественное, а отнюдь не дьявольское явление, Пейрак обвиняется еще в том, что он обладает очевидной способностью околдовывать людей, и в особенности совсем юных женщин, чему есть много свидетельств. А также, что на безбожных, разнузданных сборищах, которые он устраивал, обычно большинство составляли женщины, а это «несомненный признак того, что здесь замешан сатана, ибо на шабашах число женщин всегда превышает число мужчин».

Пейрак молчал, погрузившись в свои мысли, и Массно нетерпеливо спросил его:

— Подсудимый, что вы можете ответить на этот вопрос, четко сформулированный на основе определений римской консистории? Кажется, он поставил вас в тупик?

Жоффрей де Пейрак вздрогнул, словно его пробудили ото сна.

— Если уж вы настаиваете, господин председатель, я вам скажу две вещи. Во-первых, я сомневаюсь в ваших столь глубоких знаниях определений римской консистории, так как такого рода сведения не могут быть переданы никому, кроме церковного суда. Во-вторых, вы с таким знанием дела разъяснили здесь, как происходят шабаши, что можно заключить, будто у вас есть опыт в подобных делах и вы хоть раз, но присутствовали на таком сборище сатаны, я же, несмотря на свою богатую приключениями жизнь, признаюсь, никогда с сатаной не встречался.

Председатель буквально задохнулся от этого оскорбления. Он долго не мог вымолвить ни слова, потом заговорил с угрожающим спокойствием.

— Подсудимый, я бы мог воспользоваться этим обстоятельством, чтобы до конца процесса лишить вас слова и судить вас как «бессловесного» и даже отказать вам в праве иметь защитника. Но я не хочу, чтобы в глазах некоторых недоброжелателей вы оказались жертвой каких-то грязных козней. Вот почему я поручаю вести дальнейший допрос другим судьям и надеюсь, что вы не отобьете у них охоту выслушивать вас. Итак, господин протестантский советник, прошу вас!

Высокий человек с суровым лицом встал.

Массно сделал ему замечание:

— Господин Дельма, вы — судья, и ваше высокое звание обязывает вас слушать подсудимого сидя.

Дельма сел.

— Прежде чем продолжить допрос, — сказал он, — я хочу обратиться к суду с просьбой, которую суд ни в коей мере не должен расценивать как предвзятую благожелательность по отношению к подсудимому, но единственно как проявление чувства гуманности. Всем известно, что братоубийственные войны, которые в течение долгих лет опустошали нашу страну, и в особенности юго-западные ее районы, откуда подсудимый родом, еще в раннем детстве сделали его калекой. Судя по всему, наше заседание затягивается, а потому я прошу суд разрешить подсудимому сесть, иначе он может потерять сознание.

— Это невозможно! — злобно отрезал Бурье. — По традиции во время судебного заседания подсудимый обязан стоять на коленях перед распятием. Достаточно того, что ему разрешили не преклонять колен.

— Я повторяю свою просьбу, — настойчиво сказал протестантский советник.

— Естественно, — взвизгнул Бурье, — всем известно, что для вас подсудимый почти единоверец, потому что его вскормила своим молоком гугенотка и, по его утверждению, он был искалечен католиками, что, кстати, еще надо доказать.

— Повторяю, мною руководит лишь гуманность и здравый смысл. Преступления, в которых обвиняют этого человека, внушают мне не меньший ужас, чем вам, господин Бурье, но, если он потеряет сознание, мы никогда не кончим этот процесс.

— Благодарю вас, господин Дельма, но я не упаду в обморок. Прошу вас, продолжим, — вмешался в разговор де Пейрак таким властным тоном, что трибунал после некоторого колебания подчинился ему.

— Господин Пейрак, — начал Дельма, — я верю вашей клятве говорить только правду и верю вам, когда вы заявляете, что не имели никаких связей с нечистой силой. Однако слишком многое остается туманным, и это не позволяет правосудию в полной мере оценить вашу искренность. Вот почему я прошу вас ответить на вопросы, которые я вам задам, и поверить, что мною руководит только желание рассеять ужасные подозрения, которые нависли над вами в результате вашей деятельности. Вы утверждаете, что извлекаете золото из пород, которые, по мнению знающих людей, не содержат его. Предположим, это так. Но почему вы занялись таким странным, тяжелым трудом, который столь не соответствует вашему дворянскому званию?

— Прежде всего я хотел разбогатеть благодаря своему труду и той умственной одаренности, которой наградила меня природа. Одни либо выклянчивают себе пенсию, либо живут на подачки богатого соседа, другие прозябают в нищете. Но меня не устраивало ни одно из этих решений, и я постарался, приложив все свои силы и знания, извлечь максимум пользы из принадлежащих мне земель. И мне кажется, я не нарушил здесь заповедей самого господа бога, потому что он сказал: «Не зарывай талант в землю». А это, я полагаю, означает, что человек, наделенный каким-либо даром или талантом, не имеет права размышлять — воспользоваться им или нет, его долг перед богом — поступать так, чтобы талант приносил плоды.

Лицо у магистрата стало каменным.

— Не вам, сударь, говорить нам о долге перед богом. Ну хорошо, оставим это… Скажите, почему вы окружаете себя либо распутниками, либо странными людьми, приезжающими из других государств, и хотя они и не уличены в шпионских действиях против нашего королевства, но, судя по тем сведениям, которые я имею, не являются истинными друзьями ни Франции, ни даже римской церкви.

— Эти странные, с вашей точки зрения, люди, главным образом, ученые из других стран: швейцарцы, итальянцы, германцы, с которыми мы обменивались сведениями о тех или иных экспериментах и исследованиях. Споры о земном и всемирном тяготении — вполне безобидное времяпрепровождение. Что же касается обвинения в распутстве, которое мне предъявляют, то едва ли в моем дворце случалось больше скандальных историй, чем в те времена, когда, по словам знатоков, куртуазная любовь «цивилизовала общество», и уж наверняка их случалось меньше, чем в наши дни каждый вечер случается при дворе и во всех парижских кабаках.

От этих дерзких слов судьи нахмурились. Но Жоффрей де Пейрак, подняв руку, воскликнул:

— Господа магистраты и все судейские чиновники, сидящие в этом зале, у меня нет ни тени сомнения в том, что вы благодаря чистоте своих нравов и своей целомудренной жизни являете собой один из самых здоровых элементов общества. Не гневайтесь на мои слова, они относятся к совсем иному сословию, и вы сами, бесспорно, не раз шептали их про себя.

Эта хитрая уловка обезоружила судей и клерков, которые в душе были польщены тем, что публично было воздано должное их примерной и тусклой жизни.

Дельма покашлял и для вида полистал досье.

— Говорят, вы знаете восемь языков?

— Итальянский ученый Пико дела Мирандола, живший в прошлом веке, владел восемнадцатью языками, и никто тогда не обвинял его в том, будто сам сатана взял на себя труд обучить его.

— И наконец, признано, что вы околдовываете женщин. Мне бы не хотелось бессмысленно оскорблять человека, и без того уже обиженного несчастьем, но, глядя на вас, трудно поверить, что вы своей внешностью настолько привлекали к себе женщин, что они ради вас убивали себя, теряли голову при одном вашем виде.

— Не надо преувеличивать, — скромно ответил граф и улыбнулся. — Дали себя околдовать, как вы называете это, только те, кто сам этого очень хотел. Ну а что касается экзальтированных девиц, то ведь они встречались в жизнь каждому из нас. Монастырь, а еще лучше — больница — вот самое подходящее для них место, и нельзя судить обо всех женщинах, основываясь на примере нескольких безумцев.

Дельма принял еще более официальный вид.

— Общеизвестно и подтверждено многочисленными показаниями, что в вашем тулузском Отеле Веселой Науки, начинании нечестивом уже по самой своей сути, ибо бог сказал: «Будешь любить, чтобы зачать», вы во всеуслышание прославляли плотское наслаждение.

— Но господь бог никогда не говорил: «Зачинать будешь, подобно собаке», — и я не вижу ничего дьявольского в обучении искусству любви.

— Ваше колдовство — вот что от дьявола!

— Если бы я обладал колдовской силой, я бы не находился сейчас здесь.

Судья Бурье в бешенстве вскочил:

— В вашем Отеле Веселой Науки вы проповедовали неуважение к законам церкви, вы утверждали, что брак — помеха истинной любви и быть набожным — вовсе не достоинство.

— Действительно, я мог сказать, что показная набожность не достоинство, если при этом человек — жадный и бессердечный, истинное же достоинство, которое ценят женщины, — это веселый нрав, умение слагать стихи, быть щедрым и искусным любовником. И если я говорил, что брак — помеха любви, то я имел в виду не сам институт брака, благословленный богом, а то, что в наши дни брак стал настоящей куплей и продажей, позорной сделкой, заключая которую, родители препираются из-за земель и приданого и часто силой, угрозами соединяют между собой молодых людей, которые дотоле никогда даже не видели друг друга. Вот так разрушается священный принцип брака, потому что супруги, скованные его цепями, не могут иначе освободиться от них, кроме как с помощью греха.

— И у вас хватает дерзости читать нам проповеди! — протестующе воскликнул сбитый с толку Дельма.

— Увы, мы, гасконцы, все немного задиры и любим поспорить! — признался граф. — Вот мой критический ум и побудил меня вступить в борьбу против нелепостей нашего века. Я последовал примеру знаменитого идальго Дон Кихота Ламанчского, который сражался с ветряными мельницами, и боюсь, что оказался таким же глупцом, как и он.

***

Прошел еще час, а судьи все продолжали задавать подсудимому один за другим самые нелепые вопросы. Его спросили, каким способом он придавал цветам свойство «околдовывать», так что достаточно было послать букет женщине, и она теряла власть над собой, спросили о составе возбуждающего зелья, которым он угощал гостей Отеля Веселой Науки и доводил их тем самым до «чувственного исступления», и, наконец, сколько любовниц он мог иметь одновременно.

Граф де Пейрак отвечал на все эти глупости то презрительно, то с иронической улыбкой.

Ему явно никто не поверил, когда он сказал, что одновременно всегда мог любить только одну женщину.

Бурье, которому его коллеги предоставили вести этот щекотливый спор, насмешливо заметил:

— О вашей мужской силе идет такая слава, что мы ничуть не удивились бы, узнав, что вы прибегаете к такого рода постыдным развлечениям.

— Если бы ваш опыт в этих делах был столь же велик, сколь моя мужская сила, — ответил граф де Пейрак с язвительной улыбкой, — вы бы знали, что тяга к подобному разнообразию присуща как раз людям, страдающим половым бессилием, людям, которые ищут возбуждения в извращенной любви. Меня же лично, признаюсь вам, господа, вполне удовлетворяет одна женщина, с которой я остаюсь наедине в ночной тиши. Больше того, — добавил он очень серьезным тоном, — ручаюсь, что ни один злой язык ни в самой Тулузе, ни во всем Лангедоке не посмеет сказать, что с тех пор, как я женат, у меня была хоть одна любовница.

— Да, расследование действительно подтверждает эту деталь, — согласился Дельма.

— О, такую значительную деталь! — рассмеялся Жоффрей.

Судьи от неловкости заерзали на своих стульях. Массно сделал Бурье знак перейти к следующему вопросу, но тот не хотел смириться с тем, что все его так тщательно подготовленные фальшивки были отметены одна за другой, и рвался в бой.

— Вы не ответили на выдвинутое против вас обвинение в том, что вы добавляли в вино своих гостей возбуждающие снадобья, толкавшие их на страшные грехи, против которых предостерегает нас седьмая заповедь.

— Я знаю, что есть средства, которые употребляются с этой целью, как, например, шпанская муха, но я никогда не был сторонником искусственного возбуждения, ибо возбуждение должно возникать естественно, тогда, когда в жилах течет горячая кровь и желания сильны.

— Однако, как нам известно, вы очень заботились о том, чтобы кормить и поить своих гостей.

— Разве в этом есть что-нибудь странное? Разве каждый, кто хочет понравиться своим гостям, не поступил бы так же?

— Но вы уверяли, что еда и напитки играют большую роль в обольщении. Вы учили искусству очаровывать…

— Отнюдь. Я учил, что нужно наслаждаться тем, что нам даровано на этой земле, но, как и в любой другой науке, прежде всего необходимо изучить законы, которые позволят нам овладеть этой наукой.

— Расскажите нам более подробно о некоторых положениях вашего учения.

Жоффрей окинул взглядом судей и зал, и Анжелика увидела, как на лице его блеснула улыбка.

— Я заметил, господа судьи, эти вопросы вас волнуют не меньше, чем подростков. Действительно, будь то школьник или магистр, но каждый стремится завоевать любимую женщину, не так ли? Увы, господа, боюсь вас разочаровать. Ни для того, чтобы получать золото, ни для того, чтобы добиться любви, у меня нет никакой магической формулы. Мое учение зиждется на обычных законах человеческой мудрости. Вот когда вы, господин председатель, будучи юным клерком, входили в это величественное здание, разве не считали вы необходимым для себя учиться всему, что позволило бы вам в один прекрасный день достичь того поста, который вы сейчас занимаете? Вы сочли бы безумием взойти на кафедру и начать речь, не продумав заранее каждое слово. В течение долгих лет вы всегда держались настороже, чтобы преодолеть все препятствия, которые могли неожиданно возникнуть на вашем пути. Так почему же нам не проявить такое же усердие в любви? Невежество вредно, если не сказать преступно — во всем. В моем учении не было ничего тайного. И уж коли господин Бурье просит подробностей, то я посоветую ему, к примеру, возвращаясь домой в хорошем настроении и с добрыми намерениями приласкать свою жену, дорогой не заглядывать ни в какие кабаки, чтобы в приятной компании выпить несколько кружек светлого пива. Иначе, когда он окажется на перине, его может так разморить, что его супруга будет весьма разочарована и назавтра поддастся искушению ответить на галантное ухаживание какого-нибудь любезного мушкетера…

В зале кое-где послышался смех, и несколько молодых людей захлопали в ладоши.

— Я понимаю, конечно, что не в моем плачевном положении держать подобные речи, — звучным голосом продолжал Жоффрей де Пейрак. — Но поскольку мне надо опровергнуть обвинение, я еще раз повторяю: я утверждаю, что самое лучшее средство, возбуждающее любовь, — это здоровая, красивая девушка, которая всем своим видом вызывает у вас желание.

— Подсудимый, — строго прервал его Массно, который вернулся к своим обязанностям председателя, — я снова вынужден призвать вас вести себя благопристойно. Не забывайте, что в зале находятся женщины, посвятившие себя богу и во имя его сохраняющие свое целомудрие в стенах святой обители.

— Господин председатель, прошу вас отметить, что не я начал беседу, если можно так выразиться, на столь щекотливую и… очаровательную тему.

Снова послышались смешки. Дельма сказал, что эту часть допроса следовало бы вести на латыни, но Фалло де Сансе, впервые взявший слово, разумно возразил, что в зале, где сидят клерки, священники и монахи, латынь понимают все, и незачем утруждать себя ради стыдливых ушей стражи, что стоит здесь со своими алебардами.

После этого выступили еще несколько судей, кратко изложив другие обвинения, предъявляемые подсудимому.

У Анжелики создалось впечатление, что, хотя допрос ведется очень сумбурно, все обвинение сводится к колдовству, обольщению «дьявольскими способами» женщин и умению «превращать в настоящее» золото, полученное с помощью алхимии и дьявола.

Она с облегчением вздохнула: если ее муж обвинен только в том, что он вступил в сделку с дьяволом, у него есть шансы вырваться из когтей королевского правосудия.

Тогда заявив, что во время процедуры «изгнания беса» вместо штифта была применена игла, адвокат сумеет доказать, что процедура была проведена вопреки всем правилам, установленным церковью, и Жоффрей стал жертвой этого беззакония.

И наконец, демонстрация опытов, которые проведет старый саксонец Фриц Хауэр, покажет, каким образом Жоффрей «увеличил свое богатство», и, возможно, убедит судей.

И Анжелика, чтобы отдохнуть немного, на мгновение закрыла глаза.